Неточные совпадения
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например, гипотеза социальной, то есть — в сущности, социалистической революции в России,
стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но,
назвав людей полудикими, он упрекнул себя...
Корейцы
называют себя, или
страну свою, Чаосин или Чаусин, а название Корея принадлежит одной из их старинных династий.
Не лучше ли, когда порядочные люди
называют друг друга просто Семеном Семеновичем или Васильем Васильевичем, не одолжив друг друга ни разу, разве ненарочно, случайно, не ожидая ничего один от другого, живут десятки лет, не неся тяжеcти уз, которые несет одолженный перед одолжившим, и, наслаждаясь друг другом, если можно, бессознательно, если нельзя, то как можно менее заметно, как наслаждаются прекрасным небом, чудесным климатом в такой
стране, где дает это природа без всякой платы, где этого нельзя ни дать нарочно, ни отнять?
Берег залива произвел на Полякова унылое впечатление; он
называет его типичным характерным образчиком ландшафта полярных
стран.
И мы
страну опустошения
назовем блаженною для того, что поля ее не поросли тернием и нивы их обилуют произращениями разновидными.
Назовем блаженною
страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова.
Она снисходительно отнесется к вору, ходатайствующему по своемуделу, и
назовет беспокойным, безалаберным (а может быть, даже распространителем «превратных толкований») человека, которому дорого дело общее,дело его
страны.
Многие в то время не без основания
называли Францию Макмагонией, то есть
страною капралов, стоящих на страже престол-отечества в ожидании Бурбона.
— Я был очень рад, — начал становой, — что родился римским католиком; в такой
стране, как Россия, которую принято
называть самою веротерпимою, и по неотразимым побуждениям искать соединения с независимейшею церковью, я уже был и лютеранином, и реформатом, и вообще три раза перешел из одного христианского исповедания в другое, и все благополучно; но два года тому назад я принял православие, и вот в этом собственно моя история.
Наступило именно то время весны, когда с теплых
стран возвращались птицы; жаворонки неподвижно уже стояли в небе и звонко заливались над проталинками; ласточки и белые рыболовы, или «мартышки», как их преимущественно
называют на Оке, сновали взад и вперед над рекою, которая только что вступила в берега свои после недельного разлива; скворцы летали целыми тучами; грачи также показались.
Я решил показать «бывалость» и потребовал ананасового, но — увы! — оно было хуже кофейного, которое я попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп
называл мне имена некоторых людей, бывших в зале, но я все забыл. Я думал о Молли и своем чувстве, зовущем в Замечательную
Страну.
Вот прозрачный камень цвета медной яри. В
стране эфиопов, где он добывается, его
называют Мгнадис-Фза. Мне подарил его отец моей жены, царицы Астис, египетский фараон Суссаким, которому этот камень достался от пленного царя. Ты видишь — он некрасив, но цена его неисчислима, потому что только четыре человека на земле владеют камнем Мгнадис-Фза. Он обладает необыкновенным качеством притягивать к себе серебро, точно жадный и сребролюбивый человек. Я тебе его дарю, моя возлюбленная, потому что ты бескорыстна.
Право, если бы не было свободной и гордой Англии, «этого алмаза, оправленного в серебро морей», как
называет ее Шекспир, если б Швейцария, как Петр, убоявшись кесаря, отреклась от своего начала, если б Пиэмонт, эта уцелевшая ветка Италии, это последнее убежище свободы, загнанной за Альпы и не перешедшей Апеннины, если б и они увлеклись примером соседей, если б и эти три
страны заразились мертвящим духом, веющим из Парижа и Вены, — можно было бы подумать, что консерваторам уже удалось довести старый мир до конечного разложения, что во Франции и Германии уже наступили времена варварства.
Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке,
называл ее полаты-ни Attalea. Но это имя не было ее родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой
страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.
— Именно. Вам, промысловым людям, как вы изволите
называть, надо благословлять эту неспособность русских землевладельцев держать в своих руках хозяйство
страны… Было время — и я мечтал служить отечеству.
Дениза Яковлевна соглашалась,
называла себя, «vieille sotte» [старая дура (фр.).], a через минуту начинала опять возмущаться, вздевать кверху руки и кричать, что «dans ce gueux de pays tout est possible» [в этой плутовской
стране все возможно (фр.).].
Они живучи, как рыбы, и им нужны целые столетия…Мария привыкла к своему новому житью-бытью и уже начала посмеиваться над монахами, которых
называла воронами…Она прожила бы еще долго и, пожалуй, уплыла бы вместе с починенным кораблем, как говорил Христофор, в далекие
страны, подальше от глупой Испании, если бы не случилось одного страшного, непоправимого несчастья.
— Этот вызов мне кажется очень странным… — произнес Николай Герасимович, — господин Карлони покушался на мою жизнь, а таких людей во всех
странах мира
называют убийцами и предают в руки правосудия, но не дают им удовлетворения чести.
Затем, через двести пятьдесят лет, редакция современной русской газеты любуется этим документом и, нимало не стесняясь помещенными в ней нелепостями,
называет всю эту чепуху «достоверным источником, обстоятельно рисующим быт чужих
стран и предприимчивость, бескорыстие и патриотизм русских людей».
Редакция большой и самой влиятельной теперь петербургской газеты заинтересовалась этим документом и воспроизвела «скаску» с полным доверием ко всему, что там сказано. Она прямо
назвала «скаску» Мошкина и Быкова «достоверным источником, который обстоятельно рисует быт чужих
стран и предприимчивость, бескорыстие и патриотизм русских людей».